В Риме поражает причудливая игра света. Архитектурная и естественная среда по несколько раз в день меняются подобно театральной декорации. То вдруг выступит ярким пятном из полумрака фасад церкви, то внимание привлечет увенчанный пиниями отдаленный городской холм. А то вдруг со сбегающей с холма улицы исчезнет ни с того ни с сего какой-то участок. Освещение создает мизансцены для вечной драмы, каковою и является жизнь Рима. Сидя на скамье в осенних сумерках на холме Яникул, я увидел однажды, как преобразился весь город. Он превратился в плоский ковер, с дворцами, поднявшимися над церковными куполами и башнями, что собрались внахлест по линии облаков. Возможно, это был не тот Рим, который показал Иисусу Сатана в поэме Мильтона, но все же я увидел нечто особенное. Глубина и расстояние слились и канули в темную сущность города.

Я не имею в виду одну лишь искусственность, сконстру-ированность имиджа, о котором говорилось в предыдущей главе, скажу лишь, что город обладает универсальностью, монументальностью, и эти свойства проявляют себя даже в тривиальных вещах. И все же «шоу», предложенное Римом, пробуждает самые разные отклики у тех, кто покупает сюда билет — от разочарования, высказанного матерью Дэзи Миллер в одноименном романе Генри Джеймса:

Откровенно говоря, я разочарована. Мы так много о нем слышали, должно быть, слишком много. После стольких рассказов рассчитываешь на что-то другое.

Наконец-то — впервые — я живу! Потрясающе: Рим превзошел все самые смелые фантазии, все, что до сих пор знал о нем. Он делает Венецию — Флоренцию — Оксфорд — Лондон — картонными городками.

Разумеется, многие из нас оказываются в числе фанатов города. Мы наскучиваем друзьям, расписывая Рим яркими красками, выискиваем таких же фанатов и даже пишем книги о городе. Послушайте Томаса Грея, поэта и компаньона Хораса Уолпола в их гранд-туре, состоявшемся в середине XVIII века. Грей был довольно слабым человеком, но хорошим наблюдателем, обратившим внимание на римскую театральность:

Вход в Рим воистину впечатляет — это благородные ворота (Фламиниана), украшенные статуями работы Микеланджело. Пройдя под ними, вы попадете на обширную площадь (пьяцца дель Пополо), в центре которой стоит большой гранитный обелиск. Одним взглядом охватываете сразу две церкви прекрасной архитектуры. Здания так похожи, что их прозвали близнецами (церковь Санта-Марии-дей-Мираколи и Сан-та-Марии-ди-Монтесанто). От площади расходятся три улицы, средняя — самая длинная в Риме (виа дель Корсо). Как бы ни были велики мои ожидания, сознаюсь, величие города превзошло их многократно.

Роберт Адам, эдинбургский архитектор, провел в Риме два года, обучаясь с такими местными жителями, как Пиранези. Проживал, как джентльмен, среди британских благородных туристов. Его поразило превосходство Рима над другими итальянскими городами:

Рим — самое потрясающее место во всем мире. Величие и спокойствие царят повсюду. Потрясают воображение благородные античные руины, коих так много, что даже тот, кто прожил здесь десяток лет, все еще удивляется, увидев нечто новое.

Однако встречаются и такие люди, которым все это невдомек. Знаменитый Э. М. Форстер описывает такого эмоционально глухого персонажа в романе «Комната с видом» (1908):

Помнишь американскую девочку в «Панче», которая говорит: «Скажи, папа, что мы видели в Риме?» А папа отвечает: «Ну, как же, Рим — это место, где мы видели желтую собаку».

Когда в 1984 году я на поезде путешествовал по Европе вместе со школьным приятелем, нам встретился канадец по имени Иэн, главным удовольствием для которого было найти в незнакомом городе глиняную пивную кружку для своей коллекции. Рим его ожиданий не оправдал, однако в словах канадца прозвучало нечто важное: «Дело в том, что здесь все на одной улице». С тех пор я теряюсь в догадках, какую улицу имел он в виду. Разве только по ошибке его перенесли прямо с вокзала Термини на пьяцца дель Пополо и поставили, словно Грея, на виа дель Кор-со — на «самую длинную в Риме улицу».

Рим обладает вульгарностью, способной обеспечить оглушительный успех. Но от таких людей, как Генри Джеймс, не укрылось, что под театральностью города прячется глубина, по сравнению с которой другие города выглядят, как самодеятельные труппы. Вы не можете влюбиться в Рим на короткий срок: это чувство — на всю жизнь. Однако сколь хорошо эта демонстративная любовь совпадает с публичным выражением человеческих чувств на подмостках, в особенности с мелодрамой, на римской театральной сцене!